Dilirium tremens, гомеопатическое пособие

А. Корсаков

      Крестьянин Ефрем Миронов, около 60 лет от роду, низенький, коренастый, с короткой, толстой шеей, сложения очевидно апоплексического, в течение многих лет предавался неумеренному употреблению водки. Года три или четыре тому назад он пришел ко мне просить помощи, жалуясь на удушье. Зная очень хорошо образ жизни этого крестьянина, я не мог сомневаться, что недуг его был если не исключительным результатом его слабости, то, по крайне мере, в значительной степени обусловливался ею, а потому первая моя помощь ему состояла в совете – оставить водку. Хотя я и мало рассчитывал на убеждения, однако же счел нужным объяснить ему, какие бывают последствия от пьянства. "Смотри, Мироныч, говорил я ему, допьешься ты до Кондрашки или до Чертиков. Вот ты теперь сопишь, как запаленая лошадь, а не бросишь пить, так раздует тебя горой и помрешь ты от водянки – разве мало у тебя примеров?" – Я дал ему Ars. и Мироныч, принимая из моих рук склянку, пообещался бросить "проклятое винище". Обещание, конечно, осталось обещанием, и как только он почувствовал, что "дыхать стало легче", то опять взялся за прежнее.
      В последних числах июня нынешнего года он в течении нескольких дней чувствовал, что-то ему не по себе, но все-таки 4 июля пошел на помочь к местному священнику на покос вместе с прочими крестьянами, ибо знал, что помочь без водки не бывает. Работать-то он не мог, а выпить-то выпил, как и все. 6 июля, рано утром, пришла ко мне его дочь, умоляя прийти посмотреть, "что это делается с батюшкой?". Ночь не спит, кричит, рвется, все куда-то уйти хочет, городит незнамо что… На голову все жалится, да дыхать тяжело. Ходили к попу, чтоб причастить – не пошел, а велел только облить холодной водой; целое ведро вылили из колодца, ничего нет легче, бьется пуще прежнего. Нетрудно было догадаться, что бедный Мироныч в припадке белой горячки. Я застал старика вырывавшимся из дюжих рук сына и отчаянно кричавшим: "пустите меня". Лицо его было землистого цвета, глаза, в которых выражалось глубокое страдание, ввалились, пульс полный, но редкий, дышал он тяжело и никого не узнавал. Так как от вылитой на него воды он был весь мокрый, то я велел надеть на него сухое белье и попытаться уложить. Последнее долго не удавалось. Видя, что усиленные движения больного, сдерживаемые сыном, только ослабляют его, я просил дать ему некоторую свободу в движениях, после чего старик, шатаясь, кое-как добрел до печки и улегся на ней. Тут я узнал от сына, что отец его, еще за два дня до помочи жаловался на головную боль, удушье и бессонницу; после выпивки на покосе ему стало хуже, на другой день стал "колобродить". Пробившись с ним целый день и ночь, утром 6 числа пошли, как сказано выше, к священнику и когда обливанье, по его совету, не помогло, послали за мной.
      Encephalitis potatorum – болезнь настолько серьезная, что не врачу, конечно, не следовало бы и браться за нее, но что же прикажете делать, когда врачей-то нет; врач-то пожалуй и есть, да он за 15 верст от нас. Кому ехать за ним? Семья больного состояла из его жены его старухи, невестки и сына. Как отлучиться от больного в таком положении? Сказать старосте, чтобы он нарядил человека за доктором – конечно можно, но что из этого выйдет? Пора самая рабочая: наряд человека будет продолжаться несколько часов, дело известное – тому некогда, тому не черед, а третий просто не поеду.
     Городские жители не поверят такой безурядице, но уверяем, что она несомненна. Но как бы там ни было, а наконец, послали бы за доктором. Но найдут ли его дома? А если и дома, то когда-то он соберется да приедет – а что в это время будет происходить в хате у Мироныча? Все эти соображения удержали меня от отказа попытаться оказать помощь. Я дал Nux vom и Ars. – то и другое 3/х по ? рюмки через три часа. Лекарства больному вливали насильно, так как он ничего не сознавал. В течение 6 июля перемены не было; 7 числа я уехал в Серпухов, а 9, возвратясь домой, узнал, что ему лучше. Он уже не "колобродил", а только жаловался на головную боль. Так как в мое отсутствие данные ему лекарства вышли, то он обратился к моему брату, приехавшему на лето в деревню и также имевшему у себя аптечку. Ему были даны Acon и Bell., а когда вышли и эти средства, то он опять пришел ко мне за "каплями".
        Слабый и изнеможенный, с темным лицом, он более всего жаловался на бессонницу и головную боль преимущественно в затылке. Видя, что он говорит здраво, я попытался было расспросить его, что с ним было, но узнал только следующее: перед помочью он заходил к священнику и жаловался на дурноту в голове; священник посоветовал выпить водки: "все говорит пройдет", но не прошло; на покосе я опять выпил, а тут уж ночью со мной и приключилось… все какие-то люди мне чудились, да вороные кони – целый табун…" Больше он ничего не помнил. Я дал ему Opium 6 по ? рюмки три раза в день. Показанием на это средство были следующие симптомы по фармакологии: "Бессонница от жару и головной боли. Бессонница со множеством представлений воображения (грезы наяву). Множество грез, большею частью страшных. Обманы воображения. Ужасные представления. Бред. Робость. Тяжесть головы, особенно в затылке. Давящая головная боль то в темени, то в затылке. Землистый и синеватый цвет лица" и проч. (Фарм. В. Дерикера Ч. III). Opium был дан 12 июля; спустя два дня я видел его возившим свое сено.
Острый припадок был устранен, но едва ли можно ручаться за то, что он не повториться, потому что, как только больному стало легче, он тотчас же попросил водки : "хоть на пять коп.", а это добрая чайная чашка и не беда бы еще, если б этим ограничилось ежедневное употребление, но того-то по всей вероятности и не будет, ибо по пословице: "кто пил, тот будет пить (qui a bu – boira)".

Из "Журнала СПБ общества врачей-гомеопатов" 1876