Вестник гомеопатической медицины

1902 г.          Июнь—Август.       № 6—8. стр 161-169

А. С. Хомяков как гомеопат.

Читатели, вероятно, уже знают из газет о пожертвовании наследниками умершей в Кисловодске в Феврале месяце Софии Алексеевны Хомяковой довольно крупной суммы, 20.500 руб., Московскому Обществу последователей гомеопатии с тем, чтобы проценты с этого капитала шли по усмотрению Общества на его нужды, преимущественно же, по мере возможности, на устройство коек при лечебнице Общества. Г-жа С. А. Хомякова всю свою жизнь была преданной последовательницей гомеопатии, с которой она близко знакома с самого детства, так как отец ее известный наш русский писатель я общественный деятель, Алексей Степанович Хомяков, был самым ревностным и убежденным сторонником гомеопатического лечения. Любопытнейшую тему для размышления тенденциозным противникам гомеопатии, утверждающим, что гомеопатия поддерживается лишь невежеством ее последователей, может представлять этот факт горячей приверженности к гомеопатии лучшего цвета нашей русской образованности в лице таких ее представителей, как Тертий Иванович Филиппов, Владимир Иванович Даль, Алексей Степанович Хомяков. Думая, что для читателя не безынтересным будет познакомиться с личностью последнего, как приверженца гомеопатии, приводим здесь некоторые данные, пользуясь новейшими  биографическими

источниками о А. С. Хомякове... Проф. В. 3. Завитневич в первом томе замечательного своего труда «Алексей Степанович Хомяков» сообщает о деятельности его во время холеры 48 года: «Всесторонне любознательный, на все доброе отзывчивый, Хомяков не мог не воспользоваться своим положением в деревне для того, чтобы заняться медициной, тем более, что люди, призванные к этому по профессии, не всегда стояли на высоте своего призвания; последнее обстоятельство глубоко возмущало Хомякова особенно во время холеры, которая, сделавшись частой гостьею в России, выхватывала миллионы людей и поэтому естественно требовала со стороны специалистов высшего напряжения энергии, тщательного исследования и новых опытов. Нигде причина разносторонности занятий Хомякова не выступает с такой ясностью, как в данном случае; поведение его в этом случае можно сравнить с поведением человека, присутствующего на пожаре: дело, с одной стороны, крайне серьезное, с другой стороны, крайне спешное, недопускающее отлагательства, и если пожарная команда оказывается бессильною в борьбе с расходившеюся стихией, всякий частный человек считает себя нравственно обязанным поспешить ей на помощь.

Так было и с Хомяковым в данном случае. Свою роль в деле лечения холеры он прекрасно рисует в письмах к друзьям и знакомым, писанных летом 1848 года. «Жара смертельная», читаем в одном из таких писем к А. Н. Попову, «холера (в Москве) сильнее, чем когда-нибудь, все перепуганы и даже те, которые к испугу не очень способны, тревожатся невольно от беспрестанных толков, от которых отбиться невозможно. Медицина отвратительна, по какому то грубому равнодушию медиков, в одно время трусливых и беззаботных. Опытов не делают и делать не хотят, а тащатся бессмысленно в колее уже протертой. Я не могу добиться, чтобы кто-нибудь из них решился хоть испытать простое лечение следующим средством: Morhii acetici с лаврошишневою водою и в то же время клистиры из крахмала с опиумом. Что до меня касается, впрочем, я держусь одного, говорю тоже беспрестанно всем знакомым, и вам, и Веневитинову, и Муханову: имейте всегда при себе сткляночку Ипекакуаны и сткляночку Veratrum Album. Тысяча человек этим лечены в Мценске и никто не умер; но доктора не хотят про это и слушать»...

Опасения Хомякова относительно Петербурга сбылись. Появившаяся там холера стала свирепствовать   с  страшною   силою,   унося   каждый  день буквально сотни людей. По словам современника, «проходу не было от гробов, которые, буквально, тянулись весь день по   улицам  обозами».   Узнав об этом из газет, Хомяков   спешит   письмом  дать   совет   другу Веневитинову: «Московские Ведомости объявляют, любезный друг, о холере  в   Петербурге и, кажется, хоть она и не очень разыгралась, что она, по прежнему, мало спуска дает. Спешу тебе   напомнить,   во-первых,   что   гомеопатические   приемы Veratrum и Аrsenicum каждые четверть часа лекарство несомненное; во-вторых, что Veratum tinctura три капли на штоф чистого спирта   есть предохранительное вернейшее, при котором бояться решительно нечего, этого сами гомеопаты   не   знают   еще.   Прием   из этого   штофа   по утру натощак   три   капли   в   ложке  воды.   Не   пренебрегай этим и сообщи другим. Но вот тебе еще средство, лечивши которым более трехсот человек в полной холере с корчами, я не видал почти ни одного смертного случая. Лекарство мое полрюмки (десертной или ликерной) чистого дегтя и столько же конопляного масла.   Это останавливает холеру почти мгновенно и производит сильный пот. Случается,   но   редко,    необходимость   повторить   половинный прием этой же смеси через 8 часов, а еще реже через сутки. Не мешает положить горчичник под ложечку и необходимо после прекращения припадков не давать пить ничего холодного   и   сырого, но всего лучше свежую молочную   сыворотку,   которая   получается   после   осаждения творога прибавлением к молоку немного уксуса. Свежая сыворотка утоляет жажду и восстановляет силы с невероятным  успехом.  

 Лекарство   это,   говорит   Хомяков, найдено   эмпиризмом   крестьян,   я же имею ту заслугу, что   сознательно   его изучил   и   усовершил, именно   примесью масла и распределением приемов"... Чистый деготь Хомяков   считает   спецификом   против холеры   в самой  тяжелой   ее   форме—корчевой.   Хотя,   говорит   он, «гомеопатия   мне   не   изменяла ни разу,  но я чувствовал, что ее употребление   в  широких размерах невозможно» при холерной эпидемии. Наблюдение же  и опыт показали, что   простым   спецификом  против холеры является чистый деготь. «Смертных случаев было у меня только четыре или пять   и   те  или   из весьма старых или из родильниц. Лечение следующее: прием по возрасту  дегтярной смеси, растирание тела перцовкой с крапивою или другим жгучим составом; горчичник или хрен на живот; питье парного молока или, по недостатку его, тепловатой отварной воды или миндального молока, и строжайшее запрещение холодной воды или кваса на несколько дней, У всех больных проявляется после холеры, в первые дни, такая страсть к холодному питью, что многих крестьян я был принужден связывать или пеленать. Холодное питье - совершенный яд: оно убивает иногда мгновенно и никогда не проходит даром. Действие лекарства - мгновенное прекращение рвоты, согревание тела, теплый и часто сильный пот и тихий сон. Понос уменьшается мало по малу, чему, разумеется, способствуют другие простые средства, корчи перестают очень скоро при растирании. Были два или три случая, что рвота не вдруг уступала; повторенный, но уже уменьшенный, прием той же дегтярной смеси или дегтя с уксусом прерывал ее. Впрочем, эти случаи по редкости своей почти не заслуживают упоминания. В сухой холере я употреблял то же средство с тем же успехом; наперед давал несколько стаканов теплой воды для произведения рвоты. Тифозных последствий не бывает никогда, но я нахожу, что повторение приема, уменьшенного вполовину через сутки значительно ускоряет выздоровление. Впрочем, это еще требует поверки. Успех этого лечения несомненен; ибо, как я уже сказал, я не признавал холерою болезнь только в начале, а лечил ее в полном и сильном развитии с постоянным и полным успехом. Этот успех так велик, что я смело взялся бы прекратить холеру в неделю в любой столице. Но для прекращения ее еще одно правило необходимо: как скоро кто-нибудь заболел, лечить его или дома, или в больнице и тотчас всему дому от первого до последнего жильца давать три дня предохранительное средство. Я об нем уже писал вам: это ежедневный прием в ложке воды трех или пяти капель спиртного раствора камфоры, три грана камфоры на штоф спирта. Это так же верно, как Белладонна в скарлатине, если не вернее. С этими мерами я отвечал бы за любой город».

Дальнейшие наблюдения Хомякова над лечением холеры дегтярной смесью видоизменены в том отношении, что прием повторялся через 4—6 часов в уменьшенном виде, а через сутки тоже уменьшенный. Эти наблюдения Хомякова относительно   дегтя при холере, как народного средства, любопытны для гомеопатов тем, что главная составная часть дегтя, креозот, в настоящее время наше верное средство не только при рвоте, против которой деготь у Хомякова действовал так заметно быстро, но он с успехом назначается гомеопатами при поносах холеровидного характера. Так что описанное лечение дегтем холеры   по Хомякову,   заимствованное   им у народа, по сущности своей является применением гомеопатического средства и заслуживает внимания и применения в холерные эпидемии   в виду простоты средства,  всегда имеющегося под рукою,   и ненужности   частыми приемами   беспокоить больного.  Несложность же затем и предупреждающих   мер,   в виде   приемов  Вератрум  или   Камфоры, этих   общеизвестных   ныне   гомеопатических   средств, которые так настойчиво рекомендует по своему опыту и Хомяков,   делают   всю   его   систему   борьбы   с  холерой весьма   практичной   для   эпидемического времени   и вполне удобоприменимой   в   самых   широких   размерах   среди сельского населения.

Но Хомяков боролся не с одной холерой. По свидетельству Погодина он лечил гомеопатией все болезни и приобрел такую известность, что к нему обращались за советом как к патентованному врачу. Так например к нему за советом обращался известный А. Ф. Гильфердинг по поводу своей болезни и болезни своего сына.

Хомяков, как указано было уже выше, необычайно возмущался косностью врачей и нежеланием проверить его наблюдения относительно лечения холеры. «Вы видите,—писал он   по этому   поводу   А. Н. Попову,—что   это дело (холера) не шуточное: миллиона народа или около того уже не досчитывается Россия; скольких  еще похитит болезнь у нас и в Европе, неизвестно. Опыт должен быть на совести   всех  тех,   кому   есть   возможность   произвести этот опыт... Жизнь тысяч и тысяч  людей может зависеть   от   добросовестного   исследования   предлагаемого мною способа, и отказать в этом   исследовании было бы просто преступлением... Быть может   я ошибаюсь   и принимаю за общий специфик лекарство, которого успех зависит от местных причин; но множество обстоятельств заставляют   меня   верить   в   совершенно   специфическую силу этого лечения. При этом оно доступно всем, всюду может быть   употребляемо   самими   жителями   по простой инструкции   от   правительства,   и если   я прав,  то холера перестанет  быть бичем,  так же, как оспа. 

Дай  Бог, чтобы это было так, и я уверен, что вы этого не оставите без внимания, и надеюсь, что вам удастся пробудить совесть в ком-нибудь из имеющих   власть и начальство. Я не боюсь холеры нисколько;   я с нею боролся   и везде искал случая с нею бороться; но ужас берет при виде и слухе ее опустошений. Мелкие начальства   тупы и робки, в одном только Питере возможен опыт решительный; в нем еще можно найти людей, которые  на это посмотрят как на дело долга и совести. Только прибавлю, что на докторов полагаться нельзя, а необходимо   присутствие ревностного   и добросовестного   чиновника  в самой   больнице». Одним словом, за все труды и лишения по борьбе с холерою, борьбе, которая, писал Хомяков, «отозвалась порядком на его здоровье», ему хотелось лишь одной награды:   этой официальной   проверки   и   возможно   широкого применения испытанного   им   способа.   Но   оказалось,   что «легче справиться   с   самой   ужасной   холерой,   чем пробудить   совесть,   усыпленную   рутинным   формализмом».. «Бьюсь   не добьюсь,   писал он   А. Ф. Гильфердингу уже в 1853 году, «чтобы мне позволили испытать свое лекарство, которое очень верно, сколько мне кажется. Но форма медицинская не позволяет людей   ни морить,   ни вылечивать без патента».   «Столько   опытов  доказали   мне всю сравнительную ничтожность  этой   болезни,   и   нельзя остановить холеры, потому что не позволяют действовать. Эта невозможность быть полезным, при многих данных для пользы людей, напоминает мне самые тяжелые сны моего детства и производит впечатление ужасного кошмара наяву». Разумеется, Хомяков был не из числа тех радетелей за  «мужичка»  и «отечество», которые готовы подвергать   и   отечество   и   мужичка   всяческим   экспериментам ради одного любопытства, что из этого выйдет. Он был безусловно убежденным и уверенным в правоте своего дела и это хорошо доказал  во время   постигшей   его болезни, повергнувшей в страх и ужас всех его родных и знакомых.

Вот что читаем у Н. Барсукова в XV т. его сочинения «Жизнь и труды М. II. Погодина»:«Пишу к вам из дома Хомякова»,—сообщает Кошелев А. Н. Попову,— «он занемог в субботу 2б-го (января 1857 г.) очень тяжко; к тому присоединилось то, что лечиться не согласился иначе как гомеопатически; в воскресенье его болезнь усилилась; во вторник она стала уже весьма опасною. Мы все жестоко перепугались; но сегодня, кажется, по милости Божией, ему как бы получше. Мы дежурим около него. Началось расстройством желудка, воспалением в легких при тифозном расположении»... «Хомяков опасно  болен»—писал Погодину С. Т. Аксаков,—«и кроме  гомеопатии,   ничем не лечится»... О том   же писал   И.   С. Аксаков   Е.   И. Елагиной:   «Знаете ли   вы о болезни   Хомякова?   Как мы перепугались! Он спасен,   конечно,   милостию Божиею, но при ней и уходом   друзей и   гомеопатией   и   т.   д.». Разумеется   знакомые   Хомякова   возмущались   его   стойкостью относительно   гомеопатического   лечения.   Выразителем такого общего   мнения   является Погодин. Он писал Хомякову: «Решаюсь написать   к тебе   слова два покрупнее о твоей болезни, любезнейший Алексей Степанович. Мне кажется,   ты   смотришь   на нее   все-таки слегка   или   даже шутя. Наружность твоя не понравилась мне в последний раз, несмотря   на   выздоровление.   Теперь я слышу о какой-то лихорадке.   «Верзися долу»,   сказал сатана Христу. «Не искусиши Господа   Бога  твоего»,   ответил  Христос. Если бы ты принадлежал  одному   себе,  ты мог бы располагать собою по произволению,   но ты принадлежишь семейству,- и  отечеству,   которые   имеют  право   подать голос в своем деле. Ты не думаешь о них, сидя на своем конке,   и   представляешь   собою   Дон-Кихота   гомеопатии. Отдаю   ей полную   справедливость,   но   род  человеческий жил ведь без нее тысячи лет, и смертность с нею ни мало не уменьшилась. В случаях нейтральных, делай, пожалуй, опыты, но где речь идет о жизни, и такой жизни, там неуместен твой гомеопатический point d,honneur. С великим умом природа отпустила  тебе   маленькую   дозу придури, и я советовал бы тебе в некоторых  случаях отдаваться на чужой суд. Говорю искренно, ибо смею думать, что в моем к тебе почтении, кроме давней приязни, ты сомневаться   не можешь,   и моею   любовию внушаемого совета не примешь в худую сторону. И так пригласи Овера и еще двух врачей поумнее, вместе с твоими Самарянами, и выслушай беспристрастно их мнение. Если они не увидят ничего   важного   в твоем   положении,   потешайся, как угодно, а если скажут что-нибудь решительно, то послушайся. Dixi et salvavi animam. Обнимаю»...

Это письмо превосходно рисует атмосферу общего мнения относительно преданности Хомякова гомеопатии. Эту преданность считали «придурью»   и  «потехой», а в итоге рекомендовалось обратиться к печальной памяти знаменитости  того времени - Оверу. Но был ли Хомяков только бессознательным Дон-Кихотом гомеопатии или он сознательно понимал, что такое Овер и его медицина на практике,—это   уже  довольно   ясно   из сказанного им относительно холеры, где он резко порицает врачей за формальное отношение к своему делу   и   называет такое отношение преступлением.   И если бы Погодин  дожил до настоящего времени, он сознался бы, что советы его Хомякову оставить   гомеопатическое   лечение   ради медицины Овера были по меньшей   мере   неосновательными.  История рассказывает   нам   теперь, как медицина Овера   лечила современника  Хомякова,   другую   нашу  отечественную знаменитость—Гоголя.   Мы   передаем   ее   со   слов   фельдшера, которого Овер и Клименков, тогдашния светила медицины, взяли с собою на помощь для «лечения» Гоголя. «Когда я явился к больному,- Овер и Клименков были уже там, и мы начали свои истязания. Как ни сопротивлялся и не молил, чуть не со слезами, Гоголь врачей, чтобы они оставили   его   в покое,   но все было напрасно: медикусы и не думали отступать,   а делали свое. Когда я припускал   к носу  Гоголя   пиявки, -больной   стонал, даже кричал, но Овер и Клименков держали  его за руки во все   время,   пока   пиявки   высасывали   кровь,   словом «мы усердствовали» (да, простит мне тень великого  Гоголя! я не повинен   был   в крови   этого   праведника!...). Когда «истязания» окончились,—врачи уехали, я же оставался при больном до прекращения кровотечения... Спустя некоторое время, больной успокоился и спросил меня: кто я?»... «На другой день   во   время   обычного   визита   у моей   больной, Овер рассказывал   ей при   мне, как   они с Клименковым измучились с этим больным Гоголем. «О! это сумасшедший какой-то! И этого человека считают многие талантом, а сочинения его превозносятся чуть не до небес, в особенности эти его «Умирающия   души», со смехом сказал Овер.—«Мертвыя души» написал Гоголь, осмелился я   возразить   Оверу.—Ну,   это   все равно   «умирающий   или мертвый душ»,—с иронией сказал Эскулап?... Четыре дня спустя Гоголь был уже покойник.

Можно   не сомневаться   ныне, что Хомяков   имел много более шансов остаться в живых при испытанной им гомеопатии, нежели при содействии двух-трех «умных» Оверов Погодина, и действительно он выздоровел, а стойкостью своих убеждений вызвал невольное одобрение самих же медиков аллопатов. Так, после его смерти Московская Медицинская Газета писала: «Третье-го года (писано в 186о г.) вследствие одной из обыкновенных, но весьма сильной формы воспаления (pleuritis) он едва не умер, предоставив течение болезни гомеопатическим пособиям, в которых сам принимал деятельное участие. Никакие просьбы самых дорогих ему друзей не были в состоянии изменить его решимости - остаться верным идее (гомеопатической системе), которую он питал всю свою жизнь; он считал себя не вправе изменять ей на самом себе, внушая постоянно веру в нее другим».