Интервью и письмо Дж. Витулкаса

РЕДАКТОР :     Что ещё интересует меня, так это соотношение между профессиональной и личной жизнью. Для меня гомеопатия очень трудна, потому что эта профессия предъявляет большие требования. Мне всегда приходится думать о равновесии между моей энергией, моим здоровьем и тому подобными вещами.

GV :     То, что Вы спрашиваете, - очень серьёзно. Я сталкивался с такой ситуацией. Я был истощён, лечил тысячи и тысячи пациентов, а затем по телефону занимался ещё и их острыми состояниями. Потому что все эти тысячи случаев и каждый острый повторно направляли ко мне. Это ужасно. Именно поэтому я согласен, что в конце концов за хорошую гомеопатию будут хорошо платить. Если будет много гомеопатов, и хорошо оплачиваемых, то у них будет меньше пациентов. Они смогут лучше обслуживать пациентов и будут счастливы сами.

Что происходит с хорошими гомеопатами? Я вижу это на своих учениках. Когда они становятся очень хорошими, они становятся очень популярными и очень истощёнными.

РЕДАКТОР :     Это верно. Когда я смотрю на своих коллег, то вижу, что они один за другим очень истощаются, заболевают, впадают в депрессию. Это слишком много. Невозможно иметь нормальную рабочую неделю в сорок часов. Невозможно принимать пациентов сорок часов. Это можно делать пару лет, а затем свет гаснет.

GV :     Я делал это очень долго. Вначале я работал с одним доктором, затем с двумя, тремя, пятью, и должен был постоянно переходить из одного кабинета в другой, делая назначения.

РЕДАКТОР :     Вы говорили вчера по телефону о докторах, которые лечат пациентов, и о том, как трудно получить полный отчёт. Я могу вообразить, как много Вы делаете. И я подумал, что никогда не смог бы делать это сам, это такое напряжение… Иногда, когда звонит мой телефон, я испытываю шок.

GV :     Вы принимаете пациентов с кровотечениями, смертельными кровотечениями. Что вы будете делать? Необходимо оставаться и выяснять, что происходит, каков препарат и что надо делать. Это очень истощает.

У меня был случай тревожности. Я видел тревожность пациента, видел препарат и что происходит. Я видел тревожность. Я сказал: "Примите такой-то препарат, и мы поговорим завтра". - Нет, они меня не отпустили. Они хотели сразу оказаться правыми. Это был звонок из Швейцарии.

РЕДАКТОР :     У Вас есть идея клиники и у Вас есть здесь центр. С другой стороны, насколько я понимаю, Вы думаете меньше преподавать здесь, сократить объём этой работы, считаете, что её становится слишком много.

GV :     Видите ли, если бы я мог преподавать два часа в день, никакой проблемы не было бы. Однако я преподаю в школе утром и после обеда в течение шести часов. Это много учебных часов. В перерывах между занятиями кто-нибудь может приехать, кто-то позвонить с небольшим вопросом. Это значит, что всё выходит следующим образом. Я начинаю утром, завтракаю и заканчиваю в десять вечера. И так постоянно. Постоянно.

РЕДАКТОР :     Это значит, что в какой-то момент Вам нужны будут другие учителя, которые помогали бы Вам.

GV :     Да, я пробую разных учителей. Я пробую разных учителей.

РЕДАКТОР :     Вы имеете в виду, что приглашаете их?

GV :     Да, я приглашаю их. Я смотрю, как реагируют ученики, а затем делаю выводы, и вижу, кто сможет продолжить эту работу лучше всех.

Потому что сейчас ученики не принимают никого. Они мечтают, чтобы 80% обучения вёл я. Если я отдаю больше часов другим, их рвение остывает. Они не следят за лекциями. Они говорят: "Давай выйдем и выпьем".

РЕДАКТОР :     Но когда-нибудь они должны будут понять, что необходимо, чтобы учили другие. Это разумно. Это необходимо.

GV :     Ученикам придётся согласиться, если я скажу, что таковы условия. Когда школа начиналась, у нас было в разных группах по 70-80 учеников. Когда они думали, что могут начать преподавание другие, они, возвращаясь, говорили об этом своим друзьям. Во время следующего семестра зал был полон. Он был заполнен до отказа. И теперь они пытаются настаивать. Видите, этот класс более, чем полон. Сюда невозможно посадить больше ни одного лишнего человека, а мы посадили по меньшей мере на десять человек больше, чем раньше.

Люди пишут и говорят: "Мы будем сидеть на полу". На полу негде сидеть.

Это потому, что люди осознают качество обучения, а также то, что это не будет продолжаться бесконечно. Это произошло один раз, а второго может не быть.

РЕДАКТОР :     И у Вас есть план обучать, возможно, через спутник?

GV :     Да, сейчас идут приготовления. Мы готовимся полтора года. Нужно установить здесь определённое оборудование, нужна технология и нужна технологическая поддержка из Соединённых Штатов. Так обстоят дела. В течение полутора лет мы готовились, и, скорее всего, к концу года начнём обучение через спутник на Америку. А потом и в Европе. Это значит, что любой, у кого есть тарелка для приёма спутника и компьютер и кто посмотрит в этот компьютер, сможет видеть всё, что преподаётся в этой школе. И одновременно они смогут задавать вопросы. В определённые часы я буду сидеть здесь и принимать вопросы от учеников через Интернет и спутник и отвечать на них. Это будет, например, раз в неделю. В промежутках они будут получать уроки, учиться и думать над вопросами.

РЕДАКТОР :     И Вы сможете принимать больных?

GV :     Да, я смогу также принимать больных. Есть определённая технология, так что я смогу принимать больного из США по модему. Теперь это возможно.

Я ничего не делаю сам. Всё это организуют другие люди.

Действительно, есть много людей, которые высоко ценят то, что я делаю, но я чувствую, что весь мир попрежнему спит в отношении этой информации. Они просто ничего не знают.

РЕДАКТОР :     То, что Вы говорите теперь, после стольких лет преподавания, напоминает мне то, что я читал о работе Кришнамурти: "Я печален". В свое последней книге он сказал: "Я говорил с таким множеством людей во всём мире. Если хотя бы один из них действительно изменился, я счастлив". - Я имею в виду, что это нечто иное, но Вы учили базовым вещам, которые важны для Вас. Какие чувства Вы испытываете глядя на своих учеников?

GV :     Я чувствую, что моё преподавание очень сильно влияет на некоторых людей, и они на правильном пути. И я считаю, что эти люди продолжат традицию. Всё прочее просто отпадёт, если они не будут заниматься гомеопатией. Есть опасность.

В данный момент существует возможность, что либо гомеопатия смешается со всей этой чушью и сведётся к нулю, либо разделится на "бессмысленную гомеопатию" и "осмысленную гомеопатию". Возможно, она выживет. Я пытаюсь вывести гомеопатию на уровень медицинских учебных заведений.

Там не выберут "бессмысленную гомеопатию". Если гомеопатия будет использоваться в медицинских учебных заведениях, то она выживет.

РЕДАКТОР :     В истории было время, когда гомеопатия была очень важна в Америке, в больницах. У нас были хорошие гомеопаты, и это тоже было как-то разрушено. Тогда она была в руках врачей.

GV :     Это было так, в основном, благодаря Кенту и его ученикам. Когда он умер, и умерли его прямые ученики, она кончилась. Она была утеряна. О, я надеюсь, что в этот раз этого не случится, поскольку теперь мир знает больше. Он понимает, что антибиотики и химические лекарства - не решение. Он будет больше придерживаться гомеопатии.

РЕДАКТОР :     На сегодня Вы много думали о гомеопатии. Какие вопросы у Вас самого есть в гомеопатии? Есть ли что-нибудь такое, чего Вы до сих пор не знаете, такое, что Вы хотели бы узнать, такое, что мы должны исследовать?

GV :     Для меня самый большой вопрос на данный момент - вопрос о повторении дозы. Сколько можно повторять? - Это большой вопрос, с которым я много экспериментирую сейчас. Я не говорил об этом. Видите ли, в этом разница между всеми этими другими людьми и мной. Я никогда не говорю, что экспериментирую. Я экспериментировал несколько лет, но не когда не говорил об этом.

Когда я заговорю, я буду знать, о чём говорю. У меня будет надёжная информация. Если я начну говорить сейчас, я просто вызову путаницу. Потому что как только я скажу что-нибудь, люди сразу будут это делать. Тогда окажется, что я создал путаницу.

Итак, вопрос о повторении дозы. Можно ли повторить 50М? Сколько раз? Можно ли повторить 30CH? Сколько раз? В каких случаях? И для каких групп? Испортит ли повторение ваш случай или создаст много проблем, вызовет сильное ухудшение? В каком случае оно сильное ухудшение? Я всегда задаю вопросы.

Ганеман сказал, что если у человека несколько миазмов, а сверх того он принимал лекарства, то такой случай неизлечим. Итак, неизлечимость: как установить неизлечимость, как указать какие-нибудь признаки? Правильны ли эти признаки?

Ещё вопрос - о работе, требующей жизненной силы. Можем ли мы измерить её? Можем ли мы получить параметры для измерения жизненной силы и сказать с самого начала, в возрасте 4, 5, 6 лет, что данный человек имеет столько-то жизненной силы, которая будет поддерживать его до 45 или 46 лет?

Я думаю, меня беспокоят эти вопросы, а также многие другие. Но я думаю, что было бы преждевременно и безответственно выступить и сказать: делайте то-то и то-то. Хотя я много думал, сделал много наблюдений, я не хочу выдавать информацию, которую люди выбросят в мусорный ящик. После того как вас много раз обманывали, вы выбросите её в мусорный ящик, потому что Вы верите Джорджу Витулкасу. Поскольку он сказал то-то и то-то, вы будете пробовать это снова и снова до тех пор, пока не скажете: "Ну его к чёрту. Это чушь. Я не хочу этого".

Конечно, есть много вопросов. Много вопросов. И часто вы лечите больного, случай кажется простым и излечимым. И вы делаете всё, на что способны, пробуете всё. А он всё же не поддаётся лечению. Почему? Почему он неизлечим? Из-за патологии, жизненной силы, СПИДа, принятых ранее препаратов?

Какой вред могут нанести системе неправильные препараты?

Видите, есть много вопросов. Я вижу больных, которых лечили другие гомеопаты и аллопаты. Я нахожу, что эти больные гораздо менее восприимчивы, чем исходные случаи. Почему?

РЕДАКТОР :     У меня тоже есть эта проблема. Иногда пациент хорошо реагирует на препарат три месяца, пять месяцев, девять месяцев, а затем ничего, ничего, ничего. Насколько надёжны результаты? В LINKS мы принимаем только случаи, которые наблюдались в течение года. Мы делаем это, чтобы обеспечить некоторую надёжность. Но иногда даже год ничего не значит.

GV :     Проблема в том, что когда кто-нибудь приходит и говорит на повторном обследовании, что ему лучше, записывают ли они точно то, что говорит пациент? Спрашивают ли они о разных областях или просто говорят, что ему лучше, что он доволен?

Это плохо. Если пациента расспросит кто-нибудь другой, он может получить совершенно иную информацию.

РЕДАКТОР :     Это проблема человеческой натуры. Есть такое сильное желание получать результаты, достигать целей, даже в так называемой "научной работе". Мы знаем от своего коллеги, потому что он был вовлечён в это: люди просто выжимают результаты, переворачивают их. Это трудно.

РЕДАКТОР :     Что бы Вы хотели сделать в гомеопатии, если бы могли провести ещё одну жизнь в качестве гомеопата?

GV :     Не знаю.

РЕДАКТОР :     Вы бы занялись гомеопатией снова?

GV :     Моя проблема - не гомеопатия. Я скажу, в чём моя проблема. Я был очень счастлив лечить людей. Моя проблема началась тогда, когда они заставили меня преподавать. Меня фактически заставили преподавать. Я не люблю преподавать. Это отнимает много энергии и не приносит много удовлетворения. Занимаясь лечением людей, занимая гомеопатией, я был очень счастлив, чрезвычайно счастлив. Я смог вылечить некоторых людей, и они приходили и выражали мне большую любовь и признательность; знаете, у меня было много этого.

Как только люди сказали, что я должен писать, приводить примеры, положение изменилось. Теперь я должен писать, должен преподавать, должен переписываться. Я должен читать лекции, ездить в другие страны читать лекции, выступать на телевидении на разных телеканалах!

Занятия гомеопатией и лечение людей доставляют большую радость, я был очень счастлив. Но телевидение?! Это перестало доставлять радость. А вот лечить… Мне пришлось отказаться от этого удовольствия. Это было единственное удовольствие, которое я испытывал от гомеопатии, - лечить людей.

Я распределил всех своих пациентов по своим докторам, своим ученикам. Все пациенты были распределены по ним. Я ушёл от своих пациентов. Теперь пациенты не могут вступить в контакт непосредственно со мной. Это бывает только если у врача возникает проблема, и он звонит мне или посылает мне факс. Я лишён удовольствия взаимодействовать с пациентами.

Это совсем не плохо. Плохо, и хуже всего, - это преподавать. Это отнимает у меня много энергии. Потому что когда я преподаю, я многое воспринимаю. Я знаю, что думаю ученики. Я знаю все проблемы, которые существуют в гомеопатии. Я могу видеть это по лицам людей. Это делает меня очень несчастным, и иногда я кричу и сержусь, делаю то и сё, но знаете, это не очень помогает.

И я очень, очень несчастен, когда люди пытаются испортить гомеопатию. Я очень несчастен, я чувствую, что всё, что мы сделали для неё, потеряно и будет испорчено некоторыми людьми, которые собираются это разрушить. Такие вот мысли.

И эти мысли заставляют меня чувствовать: "Нет, возможно, я не буду заниматься гомеопатией". Я чувствую, что я мог бы лечить людей до конца своей жизни; даже когда очень постарею, я всё равно буду принимать больных. Это не проблема, но не просите меня преподавать.

РЕДАКТОР :     Но Вы должны были тогда чувствовать себя в каком-то смысле обязанным сказать "да"?

GV :     Я чувствовал себя обязанным, да, конечно, потому что я хотел помочь. Иначе я бы не стал. Я часто спрашивал себя: что бы случилось, если бы я ни с кем не говорил, а просто имел кабинет, список людей, ожидающих встречи со мной, и ни с кем бы не разговаривал? Может быть, всё было бы по-другому.

РЕДАКТОР :     Есть ли среди всех принятых Вами больных такой, которого Вы помните, который был важен для Вас?

GV :     Все они были важны, но есть один драматический случай, да. Есть один, который приходит мне сейчас в голову.

Мужчина 72 лет перенёс операцию по трансплантации аорты в Хьюстоне, штат Техас, в Америке. У него началось отторжение трансплантата, ему давали много лекарств, и он впал в кому. Он два месяца оставался после операции в больнице. Он не мог прийти в себя. Американский кардиолог греческого происхождения, который делал ему операцию в Хьюстоне, положил его на носилки и привёз обратно в больницу здесь, в Афинах, чтобы он мог умереть спокойно, дома, со своими родственниками. В больнице ещё месяц пытались привести его в чувство, но не могли. Он оставался в коме, в делирии.

Его дети были мои друзья. Однажды воскресным вечером они приехали ко мне домой и сказали: "В больнице нам сказали, что наш отец умирает. Это вопрос нескольких дней, и наш отец умрёт. Вы можете что-нибудь сделать?"

Я расспросил об обстоятельствах, и они мне их описали. Я сказал, что не думаю, что я могу что-нибудь сделать, но в любом случае надо поехать и посмотреть на него. Я поехал в больницу в воскресенье вечером. Не было ни одного врача, только сиделки. Я посмотрел больного и увидел некоторые признаки того, что я, возможно, мог бы что-нибудь сделать. Его конечности были отёкшие и чёрные. Они говорили, что нехорошо заставлять его страдать так сильно, даже если он умирает.

Я сказал, что да, я берусь за больного. Я сказал им поговорить с врачами и сказать им, что они не должны ничего делать. Они не должны давать ему больше никаких лекарств. Они должны вынуть трубки, кроме трубки для питания, ибо его кормили через трубку.

Я начал его лечить. Через двенадцать дней он вышел из комы. Он вышел, на самом деле, раньше, но был в делирии, а затем делирий ослаб. На двенадцатый день он сказал: "Я хочу домой, я хочу домой".

Они спросили меня, следует ли забрать его домой. Я ответил: "Почему нет? В любом случае, они здесь ничего не делают". - Мы тоже могли кормить его дома, и забрали его на частной машине домой.

Между тем, врачи исчезли. Они не входили в его комнату. Они думали, что он умрёт во время лечения гомеопатией, потому что его почки полностью отказали и не функционировали. Его сосудистая система была поражена артериосклерозом, вся сосудистая система. Его сердце не работало, оно разбухало. Это была терминальная стадия. И они думали: неужели кто-нибудь может что-нибудь сделать?!

Через двенадцать дней я забрал его в его дом и продолжил лечение. Через месяц этот мужчина вернулся к жизни. Он встал, хотя в голеностопных суставах оставался некоторый отёк. Однажды он сказал мне: "Есть небольшой отёк. Почему у меня здесь отёк?" - Я сказал: "Не знаю, правда. Я хотел бы позвонить кардиологу, чтобы он сказал нам, почему".

В больнице им занимались кардиолог из Хьюстона - второй кардиолог, который был там греческим гражданином, специалист по почкам и патолог. Я позвонил этому кардиологу, чтобы он сказал нам, почему у больного отёк.

Кардиолог приехал, позвонил в звонок и сказал: "Я хочу видеть г-на Т. Я кардиолог".

Пациент сказал: "Я г-н Т." - "Нет, не Вас, пациента". - Тот сказал: "Я пациент".

Врач не узнал пациента, которого лечил месяц в коме. Это был его пациент. Он не узнал его, когда увидел его стоящим перед собой. Он не мог поверить в то, что видел своими глазами!

Потом этот кардиолог рассказал эту историю при встрече моему другу-дантисту.

Тот сказал: "О, Витулкас такой. Я тебе расскажу историю. У него был похожий больной. Он был овощем. А потом я позвонил в звонок, увидел его и спросил пациента. Он сказал: "Я пациент". - Я не узнал его" .

Так или иначе, он посмотрел на его голеностопные суставы и позвал меня. Он сказал: "Г-н Витулкас, Вы сотворили небольшое чудо". Небольшое чудо. "А, пустяки, знаете, - сказал я ему". - Он сказал: "Какое-то особое лекарство?" - "Нет, никакого лекарства".

Этот мужчина дожил до восьмидесяти двух лет, ещё десять лет. Он водил свою машину. Это был драматичный случай, очень драматичный.

Я не сделаю этого снова. Стресс был слишком велик, потому что я постоянно наблюдал за ним. И я сделал ошибку в лечении. Я дал неправильное лекарство. У него резко поднялось кровяное давление, и был неизбежен инсульт. Я сумел сразу дать правильный препарат, который понизил давление.

Это была последовательность препаратов, и я сделал ошибку и назначил Lachesis, где должен был назначить Hyoscyamus. Я назначил Lachesis, и Lachesis повысил кровяное давление, и он снова впал в кому.

РЕДАКТОР :     Это тот случай, где мужчина трогал свои гениталии?

GV :     Да.

РЕДАКТОР :     Я слышал об этом случае раньше. Это был признак Hyoscyamus.

GV :     Да. А затем, когда он начал говорить, и у нас получился Stramonium. Он знал французский, конечно, но был грек. Я заглянул однажды, и он говорил только по-французски. Его дети сказали мне, что с того утра он говорит только по-французски.

РЕДАКТОР :     Это когда Вы перешли на признак Lachesis?

GV :     Нет, тогда я дал Stramonium. Lachesis был неправильным назначением.

РЕДАКТОР :     Но о Lachesis в репертории написано "Говорит на иностранном языке"?

GV :     Да. Но к тому времени я знал, что это был Stramonium. Он был близко, потому что пациент снова впал в кому. В тот момент, когда подскочило кровяное давление, я понял, что мы сделали большую ошибку. Однако Hyoscyamus сразу вернул его обратно.

Его случай был очень драматичен, потому что мы всё время боролись со смертью, каждую секунду. Смерть была рядом и ждала. И если бы мы сделали малейшую ошибку…

Я часто бывал в больницах с чёрного хода, чтобы смотреть больных. Этого не хватает в нашем преподавании. Больничных случаев.

РЕДАКТОР :     У большинства гомеопатов нет такой возможности. Это одна из вещей, которые нам надо организовать в будущем.

Благодарю Вас, Джордж, за это интервью.