Терминальные болезни в холистическом видении.

 Умрихин А.Н., Москва, РГО, врач-гомеопат. 

         Один из наиболее частых путей, которыми приходит к нам смерть – болезнь. Смерть приходит через болезнь, делая ее смертельной, либо же сразу, с самого начала приходит к нам в виде смертельной болезни. Смертельной – значит фатально необратимой и неотвратимой. Неотвратимой? А, кроме того – всегда ли можно отличить обычную, пусть  и запущенную «болячку» от болезни  чреватой неотвратимым финалом? Что делает с человеком такая болезнь? Что может противопоставить человек и его медицина Всевышней воле? На эти и другие тесно с ними связанные вопросы я хотел бы поговорить в предлагаемом читателям эссе. 

1. Смерть – то единственное «нечто», среди множества феноменов, связанных с проявлениями жизнедеятельности, для которого нет какого-то одного компактного и исчерпывающего определения. В медицине существуют определения, как и во всякой науке, самым разнообразным, входящим в круг ее деятельности понятиям, явлениям и их многоразличным аспектам. Но и к XXI столетию только в отношении феномена смерти мы не находим ни в научных, ни в популярных публикациях, нигде и ни одного положительного – ясного, четкого, охватывающего все его основные аспекты определения. Причем это касается не одной только медицины или биологии. Не находим мы такого определения и в других областях человеческого знания, соприкасающихся так или иначе со смертью. Вот несколько примеров распространенных определений (суждений) на эту тему.

«Смерть – это конец жизни» (Оксфордский академический словарь).

«Полное прекращение жизни» (Британская Энциклопедия).

«Естественное и необратимое прекращение жизнедеятельности биологической системы» (Новейший философский словарь[i]).

Различные медицинские руководства: «отсутствие признаков жизни», «отсутствие мозговой активности подтвержденной ЭЭГ», «необратимая утрата функций  всего организма», «прекращение обменных процессов в мозге и невозможность восстановления жизнедеятельности»[ii], и т.д. Или еще одно популярное и такое же малосодержательное, обиходное определение-трюизм – оно больше походит на констатацию факта: «смерть есть окончательная остановка жизненных функций у животных и растений». Очень часты в подобных дефинициях такие слова как «ничто», «небытие», «необратимость» и сходные, наделенные негативным смыслом понятия.

На самом деле, мне представляется, что данное положение вещей связано с сосуществованием слишком большого числа самых разнообразных подходов, требующихся для выработки поистине всеобъемлющего осмысления такому глобальному, даже космическому по своему значению для всякой человеческой личности явлению, каким является смерть. Среди них главные - морально-этический, философский, на одном полюсе и на другом – медицинский, вдруг оказываются для субъективистского восприятия и само-осознания практически равно значимыми и наиважнейшими, какими бы ни казались несовместимо противоположными диктующиеся ими соответствующие представления духовно-созерцательного и материально-прагматического характера.

Кроме того, вышеприведенные образцы дефиниций – продукты механистического мировоззрения, постулирующего возможность объяснения сложных явлений на основе более простых и более общих закономерностей и явлений. Такой методологический подход сделался, в частности, доминирующим в биологических науках и медицине, где пытаются к закономерностям универсальным не только для живого, но и для неживого - физическим, химическим -  свести объяснение сложных биологических объектов, процессов и явлений. Это методологическая установка демокритовсого редукционизма: сведение сложного к простому, свойств целого к свойствам частей. Или, обратная тому методология платонического или холистического редукционизма – сведение к специфике целого комбинации из простых элементов.

Им противостоит другой методологический принцип познания – холистический modo proprio. Смысл его сводится к тому, что целое больше суммы своих частей. Или еще проще: одна единица плюс другая единица – равняется не две, а три единицы, поскольку для соединения этих двух единиц необходима еще одна единица, скрепляющая те две в одну - «новую вещь». Тогда эта единица, синтезирующая части в новое Целое, становится оживотворяющим или виталистическим принципом. Всякой системе, трактуемой как целостное единство элементов, а организм в биологическом смысле – такая система, присуще наличие этого виталистического начала. Наоборот, устранение его из системы, даже просто изменение его природы – конец ей как целостному единству.  

Поэтому интересующему нас медицинскому аспекту смерти можно предложить следующее определение: смерть есть финал существования целостности организма как уникального и неповторимого единства структурно-семантического и функционального[iii] составляющих его частей,  в результате изменений, несовместимых для ее обеспечения.

2. Смерть и болезнь оказываются иногда слишком близко, слишком тесно связаны. Поэтому, наверное, в болезни всегда – в большей или меньшей степени - усматривались две противоречивые тенденции, приведенные её движением к столкновению: одна – самоутверждающая, а другая - самоуничтожающая.

Уже при первичном повреждении под воздействием болезнетворного агента в организме востребуется некое алогичное «нечто», которое само по себе может и вызывать защиту и вызывать повреждение. Емко комментировал это обстоятельство А.Д. Адо (1985): «болезнь человека…противоречивый процесс развития повреждения и компенсации (защиты), неадекватной условиям среды…» (выделено мной – А.Умрихин).

Это «нечто» как раз и состоит в неадекватной диспропорциональности, в асинхронном включения механизмов защиты, больше – в ее изначальной, даже можно было бы сказать природной асимметричности.

Где, в чем коренится, причина нашей потенции к самоуничтожению, какова изначальная сущность этого иррационального «нечто» - источника асимметрии?…

С одной стороны, организм представляет собой целостное единство достаточно автономно существующих элементов. На любую сколько-нибудь продолжительную или активную болезнетворную причину такая система целостного единства элементов вскоре охотно ответит не только «местно»,  но и как единая и неделимая совокупность.

С другой, в момент агрессии патогенного фактора любой природы «автономные элементы» организма пребывают еще и на разных уровнях резистентности - в разных состояниях жизненной активности. В результате – мозаицизм тканевых, органных, системных повреждений, рассогласование реакций на сколько-нибудь длительное или активное повреждающее действие: от минимального до летального.

Впрочем, в данном смысле болезнь, скорее, носит пусть и опасный, но все же приспособительный, характер: одни реакции подавлены, другие – неадекватно завышены, работают  на пределах своих генетически детерминированных возможностей. Подобная компенсация сама порождает существенные вторичные повреждения или же заставляет пожертвовать какой-то существенной стороной жизнедеятельности.

Понимание этого мы находим в современной патологии, встречалось оно и в медицине прошлого[iv]. Классическими уже стали слова одного английского врача XVII века (Т.Сиденхэм), выделявшего в болезни две стороны: «полом» и «защиту от него». И.П.Павлов (1932г.) подчеркивал наличие в болезни «результата повреждения и результата противодействия данному повреждению».

Другое, приводящее к асимметричности, обстоятельство, приписывают тому факту, что биологические адаптивные реакции ориентированы в первую очередь на острые, неотложные ситуации борьбы за выживание. В ситуациях более затяжного характера защитно-приспособительные реакции в нашем организме по своей природе – те же и их набор – в основном тот же. Обращенные на такие затянувшиеся болезнетворные воздействия, стереотипы их аналогичным образом приходят к «рассогласованию» с реальностью. В экстремальных ситуациях ценные, в хронических, в затяжных случаях, эти реакции способны проявиться сами как в высшей мере патогенные для организма и его сбалансированной целостности.

Итак, с одной стороны - целостность организма, с другой – четко обозначенная тенденция к диссоциированному, асимметричному реагированию уже на самых ранних этапах на болезнетворные факторы всевозможной природы.

Предложенное нами определение смерти, таким образом, достаточно близко перекликается с современными представлениями биологии и доказательной медицины. На их основе можно прибегнуть к следующему общему, пусть и эклектичному, суждению о болезни: болезнь – неустойчивая форма жизнедеятельности организма, характеризующаяся таким опасным приспособлением к условиям существования, при котором выявляется рассогласование между реальной адаптивной программой и конкретной ситуацией по времени, месту или масштабам реагирования[v].

Оба определения, как видим, акцентируют рассмотрение организма как целостного единства, которое может реагировать на условия существование более или менее согласовано. Согласованность реакций разных компонентов этого единства, его структурно-функциональных составляющих, означает в таком случае здоровье – форму устойчивого приспособления к окружающей реальности.

В этом смысле разница между болезнью и смертью - всего лишь степень разобщенности, «рассогласованности» частей этого единства.

3. Однако одной мозаичностью патогенеза и неотрегулированностью его генетически детерминированных защитных реакций не исчерпываются все причины «компенсации (защиты), неадекватной условиям среды…». Вернее, к ним сводятся главным образом рациональные объяснения, имеющиеся для неадекватной защиты. Полной ясности в отношении иррациональной природы этого «нечто», порождающего асимметричные реакции, мы не в состоянии, однако получить на основании одних только рациональных рассуждений.

 Мы не можем получить их по одному лишь тому, что исходят они только из внутренних условий и особенностей организма, из закономерностей присущих его самоутверждению, активному приспособлению к окружающей среде. Отражают это, в частности, наши конституциональные особенности.

Действительно, на сегодня самой центральной аксиомой все увереннее становится фундаментальное медико-биологическое представление об изначальной «порочности» человеческого организма, о его технологическом несовершенстве.

А фактически же лишь в очередной раз констатируется - причины болезней находятся не только вне нас.

Но они и не только - внутри нас.

Гиппократ указывал на две принципиально важные составляющие всякой причины: а) на ее специфичность, т.е. специфическую избирательность ее действенности - с одной стороны и б) на ее объективный, естественный (= природный) характер – с другой: «каждая болезнь имеет свою естественную причину, и ничто не совершается без естественной причины».

И сегодня современная синтетическая теория причинности[vi], если и называет причины болезней материальными, то только потому, что под материальностью подразумевает объективное, независящее от нашего о них знания, существование причин[vii] внешних и внутренних.

Наш организм, таким образом, находится под влиянием двух видов причин, а именно:

1)                  идущих от прямого контакта с внешней, окружающей – объективной, природной, «естественной» реальностью и

2)                  идущих от «специфической» избирательности ее действия на наш организм в силу его внутренней «среды» - конституциональных, психических особенностей, сформировавшихся под воздействием различных внешних факторов, т.е. от контакта с окружающей реальностью, опосредуемого нашими индивидуальными особенностями  и реакциями в отношении ее проявлений.

А вот, как писал о том же выдающийся собиратель мудрости Востока и Запада, знаток и античной медицинской традиции и восточных медицинских систем, таджикский врач Абу Али Ибн Сина (Авиценна) в начале первого тысячелетия нашей эры[viii]:

«Мы говорим: причиной в книгах о медицине называется обстоятельство, которое возникает первично и обуславливает бытие того или иного состояния человеческого тела или же устойчивость этого состояния».

«Причин различных состояний тела…, т.е. здоровья, болезни и среднего состояния между ними, бывает три:

-         причина предшествующая,

-         причина внешняя и

-         причина связующая».

«Предшествующая и связующая причины имеют то общее, что они являются вещами телесными, т.е. …связаны с натурой или сложением[ix], а внешняя причина относится к вещам, стоящим вне вещества тела и приходит либо от внешних тел, как, например, то, что случается от удара, от жаркого воздуха, от еды…, либо со стороны души, так как душа есть нечто иное, отличное от тела. Таково, например, то, что случается от гнева и страха и от того, что подобно им» (выделено мной - А. Умрихин).

 Можно еще по-другому сказать: наш организм существует, и на него воздействуют как бы две реальности. Одна реальность его бытия – конкретная, «объективно-грубо-материальная», ее называют актуальная, т.е. действенная по факту своего объективного наличия. Другая – иллюзорная, «выстроенная» перед нашим взором наследственными и приобретенными субъективными реакциями на проявления окружающего мира. Эту уместнее обозначить как виртуальную, т.е. существующую для нас своими эффектами, а не объективно-материальным обнаружением своего присутствия. По сути, она рождается от сочетания наших психогенных особенностей с какой-то частью - ближайшей к нам, нам сопредельной - актуальности.

Актуальная реальность через клеточно-молекулярные, тканевые, органные реакции воздействует на различные иерархические уровни нашей «соматики». Виртуальная же – через тонкие структуры психики, ее организацию, сугубо индивидуальные, идущие из самой глубины, особенности наших психических реакций. И она вливается в наш организм, воздействуя на него больше или меньше, иногда совсем не затрагивая его вегетативной жизни. Она, эта виртуальность, не вбирает в себя всей многообразной палитры тонов и оттенков существующего объективно от нас актуального бытия, всей его действенности. Однако и того бывает достаточно, чтобы со временем – и довольно скоро - от этого слияния внешнего, природного, «объективного»  с нашим глубинно-субъективным, «нутряным», возник бы некий «экран» или – некое «поле реальности» - реальности уникальной, неповторимо-индивидуалной, виртуальной, т.е. - своей собственной реальности.

И этот «экран» начнет пропускать через себя сначала часть, а затем пусть не всю, но ту актуальность, которую способен сам распознавать в окружающей нас объективной реальности и претворять ее в мираж, в особую –  иллюзорную, но очень действенную – виртуальную реальность. Она у каждого своя, на каждого по-своему и в своей особой, характерной манере оказывает влияние. К тому же, конечно, это далеко не вся объективная действительность, но она в своем роде для каждого способна заслонить и всю. По существу вопроса, поэтому, она неким иррациональным образом, такая же внешняя, как и актуальная реальность – но поначалу только для психики, для психических структур.

Для всей же нашей «органно-тканевой» целостности она больше походит не на реальность, а на иллюзию, сон: то ее виртуальные эффекты преувеличены, то игнорируются, то – трансформируются, искажаются.…

Так внешнее, естественное, объективное – актуальное, сначала сравнивается, а затем и заслоняется другим внешним, но нерасторжимо скрепленным с самым нашим внутренним, по существу с неким зеркалом, отражающим это внешнее, то есть – с виртуальным.

Вот почему такими сокрушительными могут стать горе, страх, гнев, просто слово, даже – радость. И, напротив, так нечувствительны мы зачастую к ударам, ядам, экологии и т.д. Но какой же из этих снов истинен, сбудется, какой пройдет мимо?

«Создано двое ворот для вступления снам бестелесным

В мир наш: одни роговые, другие из кости слоновой;

Сны, приходящие к нам воротами из кости слоновой,

Лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен;

Те же, которые в мир роговыми воротами входят,

Верны; сбываются все приносимые ими виденья». (Гомер «Одиссея», стихи 560-570).

Мы никогда точно не можем знать, каким образом сами, или любой из нас, отнесемся к внешнему, происходящему вовне, что оно вызовет внутри любого из нас. Породит ли в нас аффект, апатию или же оставит индифферентными.

Но это мы точно знаем – как человеческие существа, а не таксономические единицы, мы живем одновременно в двух реальностях – в актуальной и в виртуальной. Одновременно, но каждый по-своему, по-разному и в разной, своей собственной степени вовлеченности в эти две реальности.

Мы находимся и в актуальности и в виртуальности, потому что наша организация, наш организм, мы – это Целостное Единство нашей души («психики») и нашего тела («соматики»).

Войдет ли в нас актуальность воротами виртуальности из слоновой кости – воротами воображения, буйства неукрощенной фантазии, и останется миражем, иллюзией? Или обернется шоком, психогенным фактором, более разрушительным, более фатальным, чем конкретика актуальной объективной реальности, которая не зависит от нас, но от которой часто и мы независимы….

«…конечно, бывают и темные сны, из которых

Смысла нельзя нам извлечь; и не всякий сбывается сон наш» (Гомер, ibidem).

Та актуальность, которая ложный мираж из «кости слоновой» –  она лишь психическая рефлексия, для всего организма она безразлична. Другая же, вошедшая через «роговую» виртуальность, активно действенная, не иллюзорная для нас, порой бывает гораздо более конкретна, чем объективная (материальная) реальность. Эта виртуальность поистине опасна – по ее действенности, по ее бессмысленной самовозобновляемости….  Вот та мера неопределенности, которая вполне восполняет меру неадекватной, иррациональной природы этого «нечто» - этой слепой тенденции самоуничтожения. Того самоуничтожения, которое порождают наши асимметричные реакции, наши алогичные ответы на какие-то «логические» болезнетворные причины. Она по влиянию на нас иррациональна и неисчерпаема, а когда добирается до соматических структур, способна делаться гораздо более разрушительной, чем любая рациональная, природно-объективная актуальность. 

                                                                                                                                                                   продолжение